«Я смертельно больна, и это довольно часто мешает жить». История Аны Мелия

Меня зовут Ана. У меня прекрасная семья: муж и двое деток. Дочка и сын. На работе я — креативный директор дизайн-бюро. Смысл моей работы — удивлять людей необычным исполнением обычных вещей.

Смешные бокалы в форме раздавленной банки колы, удивительной формы стулья, странные лампы рождаются в результате работы талантливых дизайнеров. Моя задача — дать этим идеям шанс на жизнь, подобрать материал для изготовления, найти рынки сбыта, составить стратегию продвижения. В этой работе нет границ и барьеров, кроме тех, что рождаются в моем воображении. Поэтому каждый новый проект — это всегда вызов лично мне лично. В мире не нашлось бы другой, более интересной для меня работы — я обожаю ощущение победы над самой собой.

И такая талантливая, успешная и разносторонне развитая личность, как оказалось, могла себе позволить совершенно ничего не знать о раке. Мне никогда не приходилось сталкиваться с ним. Я не исследовала зоны его покрытия, аудиторию и классификации. Я только знала, что есть такая болезнь — и точка.

При слове «рак» я представляла себе худых, изможденных, лысых людей. И, конечно, быструю смерть. Поэтому услышав этот диагноз... Черт возьми, да я просто возмутилась! Ну, конечно, нет! Это какая-то чудовищная ошибка.

А началось всё с душа. Или, если быть точной, с крема, которым я обычно пользуюсь после душа.

За несколько месяцев до этой бессонной, пропитанной кошмарами и головной болью ночи, я выдавила на ладонь немного крема. Что-то мурлыкая себе под нос, втирая его, скользнула пальцами по груди и тут же остановилась.

Крохотный бугорочек, такой невинный. Еле ощутимый шарик под кожей. Я сразу его заметила, но даже не успела испугаться: объяснение пришло само собой. Совсем недавно в моей жизни закончилась эра грудного вскармливания младшей дочки Марии. Грудь по-своему среагировала: устроила забастовку в виде уплотнений от застоя молока. Но прошло немного времени, и всё наладилось. Хотя... Новый шарик под кожей был другой структуры, безболезненный, не похожий на прежние.

Я решила пойти к маммологу. На всякий случай. Просто чтобы в очередной раз похвалить себя за внимательность к своему здоровью.

Разумеется, опасения были напрасны! Комок в груди не вызвал опасений и у врача. Приятная, внимательная женщина выслушала меня, осмотрела, сделала УЗИ и выписала таблетки — что-то гормональное, написав в заключении «мастопатия». Я верила врачам, их тайным знаниям, их уверенности в своих решениях.

Допив последнюю таблетку и заметив, что комок в груди стал больше, я была спокойна. Но решила показаться еще одному врачу. На этот раз выбирала более тщательно. В платные частные клиники идти больше не хотелось. Я записалась в Центр планирования семьи. Там работал маммолог, которого хвалили на женских форумах. Запись была на две недели вперед. Пока я дождалась своей очереди, поводов для беспокойства прибавилось. Заболела и как будто раздулась подмышка, кожа на груди стала кровить — не заживала маленькая трещинка.

Новый маммолог что-то больно ковырнул в коже для анализа, внимательно осмотрел, расспросил про вредные привычки (я гордо перечислила — не курю, не пью), здоровье родственников (спасибо, все здоровы и счастливы, онкологических заболеваний в семье нет), образ жизни (топлесс не загораю, в солярий не хожу, детей кормлю грудью). На этот раз назначили курс антибиотиков. По всей видимости, воспалительный процесс — на это указывали и болезненная кожа, и само уплотнение, и узелок под мышкой. Забрав листок с назначением, я успокоилась и пошла выполнять предписания врача.

Я снова пришла к маммологу. Меня снова отправили на УЗИ. На этот раз обследование делали долго и тщательно, рисуя холодным роликом на моей груди запутанные геометрические фигуры. Потом велели одеваться и ждать в коридоре.

Я почему-то запомнила взгляд этой женщины. Взяв заключение УЗИ, она молча ушла в кабинет врача. Ни лицо, ни цвет волос — ничего не осталось в памяти... Но глаза — такие напуганные и внимательные — да. «Ого, как все серьезно» — с иронией подумала я.

Позвали в кабинет. Какие-то общие, ничего не значащие фразы... Я расслабленно слушала, пока врач вдруг не оборвал разговор на фразе «Я думаю, Анна, вам лучше показаться онкологу».

«Онколог? Да вы шутите! Мне же на море через неделю! Умеете испортить настроение перед отпуском...».

Мой первый онколог — Валерий Сергеевич — был серьезен. Его густые седые волосы по ручейкам бакенбардов перетекали в белоснежные усы и бороду. Невысокого роста, мощный, крепкий — он напоминал мне капитана из детских книжек. Не хватало тельняшки и трубки во рту.

Его отстраненность, разговоры с самим собой, долгие взгляды в никуда... Ему бы встать на корме и отдавать команды матросам низким громким голосом. А вместо этого, он сидел в старом здании районного онкодиспансера, в окружении пожилых пациенток, робко приносящих в качестве благодарности бутылку дешевого коньяка. Наверное, Валерий Сергеевич и сам понимал, что оказался не на своем месте. Здесь были груди разных калибров... С другой стороны, гарантированный коньяк.

Валерий Сергеевич крепко пил, и это не мешало ему работать.

Когда его пальцы впервые пробежали по моей груди, он тут же всё бросил и принялся кому-то звонить. Мне достались настоятельные советы.

«Пойдешь делать маммографию. Это в соседнем здании, скажешь, что от меня, пройдешь без очереди. Бегом! Одна нога здесь, другая там!»

Надо было ему все-таки идти в капитаны. Команды отдавал он четко.

Я послушалась и побежала, подгоняемая желанием скорее разделаться со всей этой нелепостью. Села в очередь за такими же, как и я, «отвалериясергеевичами» и «отгеннадияивановичами».

Маммография оказалась процедурой крайне болезненной и неприятной. Уже заметно отекшая, тяжелая и твердая грудь категорически не хотела размещаться в нужных плоскостях. Женщина в неглаженном халате не стала церемониться. Втиснула ее между двух пластин и с силой закрутила. Крик застрял у меня где-то в горле, и в то же мгновение хлынули из глаз слезы — мне было больно, очень больно и обидно стоять тут, зажатой чем-то холодным и злым.

«Замри» — грубовато бросила через плечо врач, но, услышав мои рыдания, прикрученной к железному аппарату, сникла. — «Ну хватит, хватит, не плачь.. Надо так, понимаешь? Потерпи, я сейчас быстренько пару снимков сделаю и отпущу...».

Управилась она и правда быстро, а потом еще и без очереди сделала заключение. Мягко сунула его мне в руки: «Ну, беги, чего сидишь?».

Старый морской волк Валерий Сергеевич, докуривая очередную сигарету под окнами больницы, никуда отпускать меня не собирался. Изучив размытые снимки, он выдал мне новое задание в духе «Поднять паруса!».

— Шагом марш на биопсию в восьмой кабинет.

Его искусственно отделили дополнительными дверями, образовав таким образом небольшой предбанник. Ко мне вышла медсестра, буднично и уныло сказала раздеться до трусов и надеть бахилы. Я в недоумении застыла. До трусов и в бахилах? Это что за дикий наряд?

«Такие правила», — отрезала она и закрыла дверь, оставив меня одну в небольшом коридоре.

Я стала робко раздеваться. С ужасом обнаружила, что как раз сегодня надела довольно вызывающие леопардовые стринги. Села, вжавшись в стену, обхватив себя руками. Вышла медсестра и нервно уточнила: «Бахилы где? Почему не надела?». Я натянула два синих пакета на ноги и в таком виде вошла в кабинет.

В восьмом кабинете было многолюдно. Молодой врач, две медсестры — все разом повернулись в мою сторону. Не зная, что прятать — грудь или леопардовые трусы, я поплелась в пакетах-бахилах по холодному полу. «Ложись на кушетку, будем делать тебе прокол».

Легла. Мои руки оторвали от груди и развели по сторонам. Предупредили, что сейчас будет больно — и резко воткнули прямо в грудь раскаленный кинжал.

Нет, это, конечно, был не кинжал, а толстая игла для биопсии, но грудь мою пронзило таким огнем, что я даже не смогла выдохнуть. Дикая, горячая боль разлилась по измученной маммографией груди, но самое страшное было впереди. С такой же силой врач резко достал иглу, и снова меня будто ударило током. Я еле сдерживала слезы, стонала и молилась, но мне приказали лежать спокойно, потому что биопсию надо повторить.

«Нет, нет, пожалуйста, не надо, я не могу!»

«Терпи, это тебе надо. Ещё один разочек — и отпустим».

Я застыла без движения и дыхания. Сжалась в комок боли и стыда, лежа без одежды в чертовых бахилах в холодном бездушном кабинете, где мне без обезболивающего протыкали больную грудь огромной иглой. Место прокола горело, мышцы внутри от боли скрутил спазм, спина была мокрая. Когда врачи скомандовали: «Готово, можешь одеваться», у меня не осталось сил ответить. Я с трудом встала и на слабых ногах поплелась к своей одежде.

Морской волк поймал меня где-то на лестничном пролете и скомандовал быть как штык на следующий день на врачебной комиссии. Без вариантов.

Грудь тянуло, голова гудела, но слезы уже не текли — они застыли где-то внутри.

Я не боялась: ничего страшного сказать мне не могли. Я уже сдала онкомаркеры, они были в норме. Наконец-то я получила заключение по тем самым клеткам кожи, что так больно взяла из ранки маммолог — и там чисто.

Подруги в один голос рассказывали: такое случалось практически с каждой. Устрашающие подозрения всегда оказывались беспочвенными. Да я и сама понимала, насколько нелепы могут быть подобные предположения. Моя мама, многочисленные тетушки, сестры — были здоровы. Обе бабушки уже умерли, но причина их смерти значительно отличалась от рака — инфаркт, инсульт.

И всё же... какая-то посторонняя мысль, еще толком не сформулированная, сырая и невнятная, дергала меня. «Что это может быть? Что за болезнь, которая не лечится антибиотиками, не реагирует на примочки, которые мне прописали, и так быстро распространяется?».

Беспомощность лекарств, которую я наблюдала уже третий месяц, была мне неприятна. Я не могла ничего проанализировать, не знала, как взаимодействовать, и это новое для меня ощущение отсутствия контроля над своим телом нервировало.

Обычно решительная и собранная, я чуть дрогнувшим от напряжения голосом попросила мужа: «Миш, поехали вместе. Что-то мне в этом диспансере не по себе, неприятно. Сходи со мной на комиссию».

Миша, как и большинство сильных и уверенных в себе мужчин, больниц не любил и ехать туда боялся. Едва переступая их порог, он менялся, в глазах появлялись какая-то запуганность и бессилие. Рационального смысла брать такого помощника с собой не было, но я почему-то успокоилась, когда он согласился.

Приехали — и тут же попали в вязкую, крикливую, нервную очередь. Люди заходили в кабинет, чтобы выйти или с надеждой, обнадеживающими результатами, или с отчаянием, когда по лицам врачей читаешь гораздо больше, чем в своем сухо написанном, непонятном диагнозе.

Мы выбивались из окружающей среды. Держались за руки, что сдувало напряжение, как дорожную пыль. Шептались, хихикали, говорили о предстоящей поездке — оставалось меньше недели, вещи стояли несобранными. Наконец назвали нашу фамилию. Мы вместе шагнули в кабинет...

На стульях, краешках стола, тумбочках. Морской волк стоял рядом и неуместно торжественным голосом стал зачитывать протокол: «Пациентка Анна Мелия, 29 лет, обратилась ко мне с жалобой на уплотнение в груди...».

Один врач, невысокого роста и крепкого телосложения, с широкой золотой цепью на шее, похожий на местного уголовного авторитета, встал со своего места и подошел — «Раздевайтесь». Я, еще не привыкшая стоять раздетой перед таким количеством народу, замешкалась. Миша тоже растерялся. Мы вдвоем, покрасневшие, пытались снять с меня одежду. Грудь — отекшая, заклеенная лейкопластырями, нестерпимо болела.

Авторитет действительно оказался тут главным по своему профилю — на тот момент он был заведующим хирургического маммологического отделения. Быстро осмотрел грудь, пощупал подмышки, шею. «У вас рак. Вторая или третья стадия». От яркого солнечного света и духоты все вокруг стало плотным, ватным, глухим. Мне вдруг нестерпимо захотелось спать, я еле собралась с мыслями и спросила: «Какой рак? Я не болею! У меня хорошие анализы! Я вообще чувствую себя отлично, мне надо только вылечить грудь и всё».

— Ну лично я готов поспорить, что не ошибаюсь. Даю сто процентов... Биопсию сделала? Ждем результаты — и можем сразу оперировать. Мы удалим тебе грудь, вставим туда экспандер, он будет растягивать кожу, потом поменяем его на имплант. Если вы готовы оплатить материалы, проблем не будет. Если денег нет — будете ждать квоту, это несколько недель по срокам.

Авторитет говорил быстро и без запинки. Я далеко не первая стояла перед ним с таким глупым от неожиданности лицом.

— Решайтесь на операцию. Если что, сможем сразу, хоть на следующей неделе.

— Так я на море уезжаю через несколько дней...

— Какое море, девочка? У тебя рак! Операция, потом химия. У нас народу столько, что церемониться некогда. Я ситуацию объяснил понятно? Дальше решать вам.

Когда я увидела детей и няню, то отчаянно заплакала. Самый жуткий кошмар: мои маленькие дети могут остаться без мамы.

Я пыталась взять себя в руки, кому-то звонить, что-то читать в интернете — всё словно на полувздохе. И сквозь это скомканное, обрывочное дыхание я принялась собирать первые сведения о том, в какую историю попала.

(Затяжное рыдание, тяжелое до головной боли). Что это за болезнь-то такая? Как она связана со мной? Как лечиться? Куда бежать?

Я никогда не болела ничем серьезным.

В детстве, конечно, были и простуды, и ангины, и прочие мелкие неприятности. Но вот уже много лет я поддерживала прекрасную форму. Как при моем отличном иммунитете это могло вообще произойти? У меня это не укладывалось в голове. Я ещё не раз вернусь к этому большому вопросу, а пока мне предстояло решить более насущный.

Лечиться у Морского волка и Авторитета я не хотела. Упрямое и колючее внутри шептало, что они могут чего-то не знать, упустить, просмотреть — еще бы, столько народу в больнице. Я решила найти дополнительное мнение — независимое и надежное. Села читать форумы, искать отзывы, опрашивать знакомых. Запутанные поиски привели меня на сайт питерского НИИ онкологии с платным приемом для иногородних пациентов. Я позвонила, меня записали на прием к заведующему уже через несколько дней. Ровно столько требовалось на сборы и дорогу.

Надежда не оставляла меня... она стала моим главным союзником — и разочарованием. Я буду еще не раз замирать в самых отчаянных, трудных моментах. И прислушиваться: «Где ты, ну где же, родная? Ты так нужна мне!».

Надежда...Я старалась верить, что эта история окажется стечением каких-то абсурдных обстоятельств. Придут результаты биопсии, я буду плакать и хохотать, до конца жизни вспоминая, как лихо разыграла меня судьба. Буду жить дальше. Как прежде — на полную катушку. Любить детей, целовать мужа, ещё сильнее ценить мгновения счастливой жизни.

Договорившись забрать результаты биопсии прямо перед отъездом, я всё ещё надеялась в последний момент отменить поездку в Петербург и улететь на море.

Я всё-таки поеду на море. Спустя пару месяцев, налегке. Без волос, без сомнений в серьезном диагнозе. И без надежды выпутаться из этой истории по-быстрому.