Над водой: как энтузиасты сохраняют затопленный храм-маяк и память места
Однажды я увидела документальный фильм про строительство водных каналов. Эта история поразила прежде всего абсолютной для меня новизной — несмотря на то, что это события второй трети ХХ века. Поразило, как мало об этом говорят. Как будто нет такой проблемы — сохранения памяти затопленных территорий.
В 2008 году я решила увидеть те объекты, что сохранились. Это была сначала Калязинская колокольня в Тверской области, и только на следующий год я запланировала поездку в Крохино. Ехала туда зимой, поэтому, конечно, я увидела просто снежное пространство. Видно было, что это река, где-то лёд стоит, где-то его нет, потому что река на фарватере — где течение — вообще не замерзает. На этом месте, между снегом и фарватером, где вода на морозе парит, во льду виден храм.
Мы подошли просто по льду. Пока шли, было весело: мы церковь нашли наконец, увидели — цель путешествия достигнута. А когда дошли... Солнечный зимний день, всё сверкает. Но даже в эту солнечную погоду было ощущение скорой гибели, утраты всего того, что за этим кроется. То чувство, когда ты приходишь на место, где когда-то была жизнь, видишь фрагменты этой жизни и понимаешь, что и это скоро уйдёт.
После возвращения я сёрфила в сети и увидела фотографии из Англии. Там были небольшие руины, аккуратно огороженные, с красивой табличкой. Я поняла: такого, как в Крохино, в принципе не должно быть — чтобы в такие места приходило полнейшее забвение, чтобы такие памятники разрушались и никому не было до этого дела.
У меня не было желания брать всё в свои руки, я и не смогла бы. Мне было только двадцать четыре года. Первое время занималась тем, что пыталась достучаться до кого-то, писала в разные инстанции. Когда мне отовсюду пришли ответы, что объект не является памятником и не подлежит ни охране, ни финансированию, ни восстановлению, я стала ходить по специалистам, которые могли бы подсказать, как такие объекты сохраняются. Искала реставраторов, архитекторов, инженеров, гидрогеологов. Потом у нас появился свой архитектор-реставратор, который предложил начать волонтёрские работы, в 2011 году. На тот момент я уже учредила благотворительный фонд и приняла решение заниматься этим проектом.
У меня первое образование — инженерное, второе — в сфере государственного муниципального управления. С одной стороны, я могу говорить на одном языке с проектировщиками. С другой, понимаю, как выстраивать работу фонда так, чтобы достигать каких-то целей. Ведь проект в Крохино — это не про сохранение стен конкретного объекта. Это гораздо шире.
Не только про локальную историю затоплений. Но и про конфликт «новой» и «старой» жизни. Всех учили тому, что, пока не разрушить старое буквально, вроде как и новое не сможешь строить. Затопление делалось для развития водных путей и повсеместного внедрения гидроэнергетики. Но на фоне всеобщего прогресса были сотни тысяч незаметных человеческих историй.
Если говорить про Белое озеро, то это около двадцати пяти затопленных деревень и сёл. Кажется, на фоне строительства каналов и водохранилищ проблемы переселения не так уж и важны. Но если представить себе масштаб человеческой жизни — то это веха, иногда трагедия и почти всегда — значительные сложности.
А им предстояло разобрать свой дом, перевезти, построить заново на новом месте... С детьми, со скотиной — можно только попытаться это представить. И это кладбище, которое невозможно перевезти... Между двумя картинами этого события — государственной и семейной — государственная побеждала. А та маленькая человеческая история уходила глубоко внутрь людей, чтобы не доставлять лишних горьких раздумий и боли.
История крохинской церкви не была ни уникальной, ни единственной. Другое дело, что храмы разрушали перед затоплением, так же как и все прочие строения. А крохинскую церковь сохранили как маяк зоны затопления. До того она служила хлевом, сушильней для зерна, молодёжным клубом и домом культуры, затем — новая функция. Над куполом разместили газовую лампу, и около десяти лет работал маяк.
Именно поэтому по проекту у нас запланировано не полное восстановление, а консервация храма, а в колокольне — стилизация того самого маяка. Но уже не в качестве навигационного знака, скорее в качестве маяка духовного. Как символ маяк очень подходит храму, процессам возрождения и созидания.
Почему мы идём по пути консервации, а не реставрации? Потому что руинированный памятник, стоящий посреди реки, спровоцирует людей задаваться вопросом: как он оказался здесь, почему затоплен. Когда мы не пытаемся вернуть руине старую функцию, а соглашаемся принять её историю, миримся с ней — это важный момент. Примирения с историей нам не хватает.
Когда стартовали первые экспедиции в Крохино, мы занимались прежде всего разбором завалов рухнувших кирпичных стен. Из этих завалов мы строили дамбу. Потому что самое важное и самое тяжёлое для этого конкретного объекта – то, что он стоит в воде.
Фарватер от храма буквально в пятидесяти метрах, и от каждого судна возникает волна. Волна подмывает стены храма, обрушивает их. То, что мы могли делать, мы делали из тех материалов, которые могли привезти на лодке. Завозили цемент и песок, уже на месте их замешивали. Главное было соорудить более-менее прочную защиту от разрушения волнами.
Колокольня — самая сохранная часть здания. В нижней части запланировано обустройство мемориальной часовни. Понятно, что там не будет служб. Ведь в затопленной деревне никто не живёт. У этого объекта другой смысл.
Мы работали над сбором воспоминаний, чтобы не дать им уйти под воду времени — потому что время неумолимо, а человеческая память — хрупкая. Человек уходит, с ним уходит память. Если не успеть записать воспоминания, то их уже и нет. Собрать историю уже сложнее.
Записала Лилит Мазикина