В 1862 году 34-летний граф Лев Николаевич Толстой женился на 18-летней Софье Берс (представительнице рода куда менее аристократического, чем его собственный — ее мать была купеческой дочкой, отец — врачом). Для обоих это был первый (и единственный) брак. Толстой к моменту женитьбы уже стал известным писателем — хотя подлинно всемирная слава пришла к нему позже. И из дневников Софьи Андреевны, и из ее писем и — косвенным образом — из книг Толстого (которые она, кстати, переписывала и редактировала) видно, что это был брак, который сейчас назвали бы абьюзивным. Например, муж настаивал, чтобы Софья Андреевна кормила младенцев грудью, и она, несмотря на мастопатию, это делала — 11 из 13 детей! Пятеро из них умерли в детстве — в числе прочего потому, что граф считал приглашение врача в Ясную Поляну излишним и чуть ли не вредным.
О любви, искусстве и жизни: семь дневников русских женщин
Софья Андреевна Толстая (урожденная Берс, 1844 — 1919)
Взрослые дети Толстых, находясь под влиянием отца, относились к матери неоднозначно: так, в предисловии к изданию поздних (с 1897 года) томов дневников Софьи Андреевны ее сын Сергей писал: «Я далек от мысли утверждать, что убеждение матери в том, что отец должен был отдавать свой гонорар семье, было лишь следствием болезни <...>. У нее эта забота проявлялась в болезненных формах — в истерических сценах, угрозах самоубийством. <...> Отношения моей матери к музыке и С. И. Танееву особенно подчеркивают ее ненормальность» и далее в том же духе. Нам, женщинам 2020-х годов, лучше судить о душевном состоянии Софьи Андреевны, исходя из ее дневников, а не по тенденциозным утверждениям окружающих.
8 октября 1862 года
Теперь, когда я вышла замуж, я должна была все свои прежние мечты признать глупыми, отречься от них, а я не могу. Всё его (мужа) прошедшее так ужасно для меня, что я, кажется, никогда не помирюсь с ним. Разве когда будут другие цели в жизни, дети, которых я так желаю, чтоб у меня было целое будущее, чтоб я в детях своих могла видеть эту чистоту без прошедшего, без гадостей, без всего, что теперь так горько видеть в муже. Он не понимает, что его прошедшее — целая жизнь с тысячами разных чувств, хороших и дурных, которые мне уж принадлежать не могут, точно так же, как не будет мне принадлежать его молодость, потраченная бог знает на кого и на что. И не понимает он еще того, что я ему отдаю всё, что во мне ничего не потрачено, что ему не принадлежало только детство. Но и то принадлежало ему. Лучшие воспоминания — мое детское, но первое чувство к нему, которое я не виновата, что уничтожили, за что?
29 ноября 1897 года
Вчера получила длинное, доброе и благоразумное письмо от мужа. Я очень старалась проникнуться им; но от него веяло таким старческим холодом, что мне стало грустно. Я часто забываю, что ему скоро 70 лет, и несоразмерность наших возрастов и степени спокойствия. На тот грех моя наружная и внутренняя моложавость еще больше мне мешает. Для Л. Н. теперь дороже всего спокойствие; а я жду от него порывистого желания приехать, увидать меня и жить вместе. Эти два дня я страшно по нем тосковала и мучительно хотела его видеть. Но опять я это пережила, что-то защелкнулось в сердце и закрылось...
Мария Константиновна Башкирцева (1858/1860 — 1884)
Главным талантом Марии Башкирцевой, молодой женщины, мечтавшей о признании и славе художницы и писательницы, было само ее тщеславие: очевидно, именно оно побудило ее писать (к слову, по-французски) дневник — одновременно откровенный и кокетливый. Она даже сочинила к нему предисловие: «Если я и не проживу достаточно, чтобы быть знаменитой, дневник этот все-таки заинтересует натуралистов: это всегда интересно — жизнь женщины, записанная изо дня в день, без всякой рисовки, как будто бы никто в мире не должен был читать написанного, и в то же время со страстным желанием, чтобы оно было прочитано». Башкирцева рано начала карьеру живописца: в 1877-м она переехала в Париж для учебы в Академии Жюлиана, и менее чем через год ее работы показывали на Салоне, на конкурсе ученических работ. Картины Марии удостоились золотой медали. К несчастью, к тому моменту девушка уже страдала от туберкулеза. Она умерла, когда ей было около 25 лет (данные о годе ее рождения разнятся — 1858 или 1860), не реализовав свои мечты о славе, богатстве и любви.
1 мая 1884 года
Я была бы счастлива с моим мужем, потому, что я не стала бы распускаться, я заботилась бы о том, чтобы ему нравиться так же, как я заботилась об этом, когда хотела понравиться ему в первый раз. Я вообще не понимаю, почему это мужчина и женщина — пока они еще не женаты — могут постоянно любоваться друг другом и стараться друг другу нравиться, а после свадьбы распускаются и совершенно перестают об этом заботиться.
Почему это думают, что со словом брак все проходит и остается холодная, скучная дружба. Зачем опошлять понятие о браке, представляя себе при этом жену в папильотках, в капоте, с кольд-кремом на носу и постоянным желанием раздобыть от мужа денег на туалет.
<...> Я не понимаю, как можно относиться к мужу, как к какому-то домашнему животному, а до свадьбы желать нравиться тому же самому человеку. Почему бы не оставаться по отношению к мужу настолько же кокетливой и не относиться к нему так же, как к постороннему человеку, который вам нравится, с тем различием, конечно, что постороннему человеку нельзя позволить ничего лишнего? Неужели это потому, что можно любить друг друга открыто, потому что это не считается предосудительным, и потому, что брак благословлен Богом? Неужели потому, что люди находят удовольствие только в том, что считается запретным?
Зинаида Николаевна Гиппиус (1869 — 1945)
Поэтесса, писательница, драматург и литературный критик Зинаида Гиппиус была (вместе со своим мужем Дмитрием Мережковским) центром притяжения представительного литературного кружка русских символистов и считается одним из идеологов этого направления. Но своим современникам она была куда больше известна своей скандальной для начала XX века манере повсюду появляться в мужской одежде, демонстративно курить и писать о себе в мужском роде.
Впрочем, дневники писательницы, которые она вела с начала Первой мировой (Синюю книгу, Черную книжку и Серый блокнот) можно счесть как раз попыткой объяснить — хотя бы себе самой — самые тяжелые и драматичные эпизоды российской и европейской истории первой половины XX века. Гиппиус и Мережковский были в ужасе от русской революции и большевиков и не слишком благополучно жили в эмиграции. Муж Зинаиды Николаевны серьезно испортил себе репутацию покровительством, которое оказывал ему Муссолини, и выступлением по германскому радио после нападения Гитлера на СССР. Впрочем, Мережковский не дожил до победы над нацизмом, а Гиппиус посвятила последние годы своей жизни воспоминаниям о муже.
1 августа 1914 года
Что писать? Можно ли? Ничего нет, кроме одного — война!
Не японская, не турецкая, а мировая. Страшно писать о ней мне, здесь. Она принадлежит всем, истории. Нужна ли обывательская запись?
Да и я, как всякий современник — не могу ни в чем разобраться, ничего не понимаю, ошеломление.
Осталось одно, если писать — простота.
Кажется, что все разыгралось в несколько дней. Но, конечно, нет. Мы не верили потому, что не хотели верить. Но если бы не закрывали глаз...
27 октября 1917 года
Интересны подробности взятия министров. Когда, после падения Зимнего Дворца (тут тоже много любопытного, но — после), их вывели, около 30 человек, без шапок, без верхней одежды, в темноту, солдатская чернь их едва не растерзала. Отстояли. Повели по грязи, пешком.<...>
Возвращаюсь на минуту к Зимнему Дворцу. Обстрел был из тяжелых орудий, но не с «Авроры», которая уверяет, что стреляла холостыми, как сигнал, ибо, говорит, если б не холостыми, то Дворец превратился бы в развалины. Юнкера и женщины защищались от напирающих сзади солдатских банд, как могли (и перебили же их), пока министры не решили прекратить это бесплодие кровавое. И все равно инсургенты проникли уже внутрь предательством.
Когда же хлынули «революционные» (тьфу, тьфу!) войска, Кексгольмский полк и еще какие-то, — они прямо принялись за грабеж и разрушение, ломали, били кладовые, вытаскивали серебро; чего не могли унести — то уничтожали: давили дорогой фарфор, резали ковры, изрезали и проткнули портрет Серова, наконец, добрались до винного погреба...
Нет, слишком стыдно писать...
Но надо все знать: женский батальон, израненный затащили в Павловские казармы и там поголовно изнасиловали...
Елизавета Александровна Дьяконова (1874 — 1902)
История Лизы Дьяконовой, способной девушки из не слишком богатой русской провинциальной купеческой семьи, — в каком-то смысле иллюстрация рассказа о женском неравноправии. Она окончила гимназию с серебряной медалью, но семья была против ее дальнейшей учебы. Лизе пришлось ждать совершеннолетия, чтобы поступить на юридический факультет Бестужевских женских курсов. Но диплома курсы не давали, и Дьяконовой пришлось ехать в Париж, в Сорбонну: так делали в то время самые настойчивые русские эмансипе. Но на жизнь за границей у нее не было денег: родители отнюдь не одобрили ее затею. Она голодала, жила в холодной неуютной квартирке и страдала от неразделенной любви. В итоге у девушки сдали нервы, и она решила вернуться в Россию — но по дороге погибла в горах Тироля при странных обстоятельствах, наводящих мысль о суициде. Ее дневник, который она назвала «Дневником русской женщины», и несколько статей, стихов и рассказов остались ее единственным наследием.
31 января 1895 года
...Как женщина я не существую для мужчин; но и они как мужчины — не существуют для меня. Я вижу в них только учителей, т. е. людей, которые знают больше меня, и знакомство с которыми может быть приятно и полезно, если я могу извлечь для себя какую-нибудь пользу. Но раз они не могут быть учителями, раз они не стоят гораздо выше меня — тогда они для меня не существуют; я могу быть знакома с ними, но для меня они не представляют ни малейшего интереса. <...>
9 сентября 1901 года
Я начинаю приходить к заключению, что никакая проповедь любви не в силах изменить природы человека. Если он рожден добрым, обладает от природы чутким сердцем, — он будет разливать кругом себя «свет добра» бессознательно, независимо от своего мировоззрения. Если же нет этого природного дара — напрасно всё. Можно быть толстовцем, духобором, штундистом, можно проповедовать какие угодно реформаторские религиозные идеи и... остаться в сущности человеком весьма посредственного сердца.
Потому что как есть великие, средние и малые умы, — так и сердца.
Человечеству одинаково нужны и те, и другие.
19 января 1902 года
Я прожила на свете целую четверть века и ещё два года... срок достаточно долгий для такого бесполезного существа. Сколько ошибок сделала я в жизни! И кажется мне, что вся моя жизнь была одной сплошной ошибкой, бессмысленной загадкой, которую пора, наконец, разрешить.
Я и решаю... раз навсегда...
Кто пожалеет меня?
Те немногие интеллигенты, которых я знала. Но они, вечно занятые «принципиальными вопросами» или собственной личной жизнью, — никогда глубоко не поинтересовались моею душою, моим внутренним миром... Они не поймут и осудят... осудят беспощадным судом теоретиков, которые всё стараются подвести под определённые рамки.
Елена Сергеевна Булгакова (урожденная Нюренберг, в первом браке Неелова, во втором — Шиловская, 1893 — 1970)
Вести дневник третья (и, судя по всему, любимейшая) жена знаменитого писателя Михаила Александровича Булгакова начала, как она отмечает в первой же записи, по его просьбе — чтобы зафиксировать события его творческой (и их общей) жизни и не потерять эту летопись в случае обыска или ареста, как это с ним случилось в середине 1920-х. Елена Сергеевна обладала незаурядным литературным даром и емко описывала все, что ей казалось важным, передавая при этом и эмоции. Главным героем ее дневников, как легко догадаться, был ее муж — точно так же как она стала, по сути, главной героиней его самого, пожалуй, известного романа «Мастер и Маргарита». Булгаков умер в 1940-м — и датой его смерти обрывается основная часть дневника, хотя Елена Сергеевна всю свою оставшуюся (долгую) жизнь продолжала фиксировать воспоминания, связанные с мужем, и вести переписку по вопросам его литературного наследия.
1 сентября 1933 года
Сегодня первая годовщина нашей встречи с М. А. после разлуки.
Миша настаивает, чтобы я вела этот дневник. Сам он, после того, как у него в 1926 году взяли при обыске его дневники, — дал себе слово никогда не вести дневника. Для него ужасна и непостижима мысль, что писательский дневник может быть отобран.
8 марта 1940 года
«О, мое золото!» (В минуту страшных болей — с силой). Потом раздельно и с трудом разжимая рот: го-луб-ка... ми-ла-я.
Записала, когда заснул, что запомнила. «Пойди ко мне, я поцелую тебя и перекрещу на всякий случай... Ты была моей женой, самой лучшей, незаменимой, очаровательной... Когда я слышал стук твоих каблучков... Ты была самой лучшей женщиной в мире... Божество мое, мое счастье, моя радость. Я люблю тебя! И если мне суждено будет еще жить, я буду любить тебя всю мою жизнь. Королевушка моя, моя царица, звезда моя, сиявшая мне всегда в моей земной жизни! Ты любила мои вещи, я писал их для тебя... Я люблю тебя, я обожаю тебя! Любовь моя, моя жена, жизнь моя!»
До этого: «Любила ли ты меня? И потом, скажи мне, моя подруга, моя верная подруга...»
Варвара Федоровна Степанова (1894 — 1958)
Художницу Варвару Степанову за ее бескомпромиссность и непримиримость прозвали «Амазонкой русского авангарда». Своего мужа Александра Родченко, одного из основателей этого течения в искусстве, Степанова называла Анти — и Анти стал одним из главных героев ее дневников, писем, эссе (и любовных стихов, которые она писала ему в ранней молодости). Впрочем, ХХ век наконец-то позволил женщине выйти из тени мужа или возлюбленного: творчество Варвары Степановой искусствоведы и историки искусства считают совершенно самостоятельным и изучают со всей серьезностью. Помимо живописи, Степанова занималась прикладным искусством (в частности, дизайном одежды и принтов на ткани), книжной и плакатной графикой. А также, активно вращаясь в кругах авангардистской богемы, она была, как бы это теперь назвали, «модным инфлюэнсером».
6 января 1921 года
Последнее время в связи с нападками на футуризм много ходили на диспуты и очень безалаберно ведем жизнь.
Нападки очень слабы и нежизненны, так как противопоставить футуризму фактически нечего. Борьба происходит в плоскости словесных эквилибристик. Футуризм же сам очень опротивел. Он настолько изжит, что и защищать его не стоит.
Нарастает необходимость объединения настоящих левых новаторов творчества, установления и оформления понятий и положений левого искусства. И главным образом — агитации. <...> В том и сила нового искусства, что оно будирует от спячки, от инертности. Может быть, в этом и причина нападок.
4 ноября 1921 года
Родченке все в пользу. Вообще слава определенная, что он страшно ловкий человек, извлекающий только прибыль и от дружбы, и от ссоры одинаково.
Человек, которому все нипочем, то он там, то он тут — все что-нибудь новое затевает и как использует, так бросит. Это, пожалуй, с одной стороны так и выходит, но без всякой умышленности.
Ольга Федоровна Берггольц (1910 — 1975)
Советскую поэтессу, писательницу и драматурга Ольгу Берггольц называли «Блокадной Мадонной»: в годы блокады Ленинграда она ежедневно выступала по ленинградскому радио. Но и до, и после Великой Отечественной в жизни Берггольц было множество драматических событий: две ее дочери умерли в раннем детстве, первого мужа расстреляли в 1938-м. Тогда же арестовали и саму поэтессу по делу так называемой «Литературной группы»: ее оговорил под пытками друг семьи Леонид Дьяконов. Ольга Федоровна провела в тюрьме почти полгода и потеряла еще одного ребенка: он родился мертвым.
Позже Берггольц выпустили и даже реабилитировали. Но заключение, пытки и побои, как и впоследствии кошмар Блокады (во время которой второй муж поэтессы Николай Молчанов умер от голода) оставили на ней тяжелый отпечаток и подорвали здоровье: она ушла из жизни, когда ей было всего 65. Все происходившее с нею Ольга Федоровна фиксировала в дневнике, который начала вести в 1923 году, в 13 лет, и продолжала записи почти до конца жизни под девизом «абсолютная искренность и честность». Искренность и честность подразумевали и бескомпромиссные рассуждения о политике, и откровенность в описании личной жизни, переживаний и болезней, одной из которых был алкоголизм. Из-за «искренности и честности» советские власти запретили публиковать дневники Берггольц после ее смерти, и они увидели свет только в XXI веке.
20 июня 1927 года
Но зачем же лицемерить? Зачем прикрывать паточной, лживой «чистой, святой любовью» — то действительно красивое первобытное желание физической любви? Почему это не «чистое», не «святое»? Это просто и ясно: мы любим друг друга, и наши тела друг друга просят, зовут друг друга темным, большим зовом...
1 марта 1940 года
Тайна записанного сердца нарушена. Даже в эту область, в мысли, в душу ворвались, нагадили, взломали, подбирали отмычки и фомки... Сам комиссар Гоглидзе искал за словами о Кирове, полными скорби и любви к Родине и Кирову, обоснований для обвинения меня (балаганного обвинения, изобретенного самими же сотрудниками!) в терроре... О, подло, подло! А крючки, вопросы и подчеркивания в дневниках, которые сделали следователи? На самых высоких, смелых и горьких страницах! Так и видно, как выкапывали «материал» для идиотских и позорных обвинений!
9 марта 1942 года
Между одним словом, которое я написала в этой тетрадке 22 июня 1941 года, и сегодняшним днем прошло почти 9 месяцев войны. Между двумя этими страницами я могу вложить довольно много листков, блокнотов, тетрадок — записей, сделанных за дни войны.
Я долго не решалась продолжать эти записи в этой тетради. Как все, что было до войны, — эта тетрадь со всеми ее записями мучительно ранит меня. Впрочем — пусть ранит, пусть. Я не заслужила ничего лучшего, кроме ран и муки. То, что люди любят меня, заботятся обо мне — их глубокое заблуждение. Да и мне и не надо ничего этого. <...>
Война сжевала Колю, моего Колю, — душу, счастье и жизнь.
Я страдаю отчаянно.