«И немедленно выпил». История Венедикта Ерофеева

Еще через два года по обвинению в краже хлеба арестовали старшего брата Венедикта, Юрия. И дальше начался совсем уж ад: матери Вени, как жене врага народа, карточки не полагались. От недоедания Венедикт заболел цингой и попал в больницу, за ним брат Борис и сестра Нина. Мать дошла до последней черты, она понимала, что не может отрывать у детей последний кусок хлеба и жить ни их иждивенческие карточки, уехала в Москву искать работу. Дети попали в детдом. Венедикт проведет там шесть лет, которые опишет короткой фразой: «сплошное мордобитие и культ физической силы».

В школе он учился просто отлично, легко поступил в МГУ. В ранней юности не пил алкоголь вообще, а уже на первом курсе шел по улице, увидел в витрине водку, купил, к ней взял пачку «Беломора». Выпил, закурил и больше уже не останавливался. Это был мгновенный алкоголизм. «В Московском университете я стал, во-первых, читать Лейбница, а во-вторых, выпивать». Блестящие способности ничему не помогли, его выгнали из МГУ на втором курсе. Потом Ерофеева изгнали еще из трех вузов, в том числе – «за моральное разложение студенчества».

И он всю жизнь занимался неквалифицированным трудом: укладывал кабель, служил вахтером, был стрелком охраны, помощником каменщика, грузчиком, приемщиком стеклотары... Самая любимая в его жизни подработка — кормилец комаров в паразитологической экспедиции в Средней Азии. Это было просто волшебно: он выходил из палатки и считал, сколько комаров укусило его за единицу времени. Все эти временные должности не отвлекали Венедикта Васильевича от главного дела его жизни, от употребления алкоголя. Он, не прерываясь, пил 25 лет: до него в русской литературе ровно такой путь в 25 синих лет проделала Ольга Берггольц; она тоже умело спасалась крепкими напитками от участия в «нормальной советской жизни»: «Когда председатель собрания объявлял: следующей приготовиться Ольге Федоровне Берггольц! – я уходила в буфет и к моменту выступления была неспособна что-либо говорить».

Было ли саморазрушение его сознательным выбором? Едва ли, но с того дня, когда Веня купил свою первую чекушку и вышел в свою секретную калитку в пустоте, он больше не возвращался к тому, что называют «нормальная жизнь». И его не жалели, как часто жалеют людей с алкогольной зависимостью: наоборот! Венедикт в любую компанию не приходил, а снисходил. Он был очень красивым, с пронзительными голубыми глазами, с густыми каштановыми волосами, немногословным, ироничным... Многие до сих пор вспоминают его голос, глубокий, очень сексуальный баритон. Женщины его любили, у него всегда было несколько романов одновременно. А он все время был немного стороне от всех, как-то наблюдал над людьми, не гнушался ставить над ними эксперименты. Те, кто его знали, считают, что и его неумеренное пьянство тоже было таким самоэкспериментом: а сколько вообще сможет выдержать человек?

Свою великую поэму «Москва-Петушки» Ерофеев писал несколько месяцев, до марта 1970. К этому времени он на профессиональном уровне пил уже 15 лет, но казалось, что на его личности алкоголь вообще не оставлял следов. Художник и психиатр Андрей Бильжо рассказывал, что Ерофеев много раз лежал в больницах, где он работал: «Удивительно, что при его махровом алкоголизме, описанном в "Москва – Петушки", при множестве "белых горячек", с которыми он поступал, в нем совершенно не было алкогольной деградации личности. В этом смысле он был уникальным пациентом, достойным описания в специальных психиатрических трудах на тему алкоголизма».

В 1985 году Ерофееву поставили диагноз: плоскоклеточный ороговевающий рак гортани с метастазами в лимфатические узлы. После неудачной операции он потерял свой легендарный баритон. И опять: его сестра рассказывала, как Венедикт узнал про систему упражнений, которая позволяет вернуть голос, но делать их не стал. Он не умел себя восстанавливать, да и лень было. Умел только разрушать.

Знакомые и поклонники творчества Ерофеева из Москвы и Санкт-Петербурга вскладчину купили ему очень дорогой японский голосообразующий аппарат: там динамик надо было вставлять в отверстие в горле. Так он разговаривал, не драматизируя, все равно его все слушали. С алкоголем он не прощался. Виктор Ерофеев вспоминал, как их с Венедиктом и одной нетрезвой девушкой остановил милиционер: шел разгар горбачевской борьбы с пьянством. Виктор сказал, что они не пьяные, они больные, и, когда милиционер не поверил, «размотал Венедикту шарф и — увидел: у него там все вырезано! Все! Непонятно, на чем держится голова. Одни куски рваного мяса».

Рак от такой жизни стремительно прогрессировал. Веничка знал: в его горло вот-вот воткнут острое шило. Перед своей самой последней госпитализацией Венедикт сказал в интервью ВВС: «Жизнь получилась такой, какой получилась. Мне наплевать».

Конечно, ему не было наплевать. Остались его дневники, остались письма к главной любви жизни Юлии Рудневой, той самой огненной букве Ю из поэмы: «Всякую минуту тебя помню и очень люблю. Я, по-моему, впервые в жизни так выражаюсь, никогда так не говорил ни с кем, ни письменно, ни устно... Забыл твой почтовый индекс, но думаю, что письмо дойдет так. В. Ер.»

Сколько в его судьбе было выбора, сколько – обреченности? Написал бы он свою великую поэму без алкозависимости? Был бы счастливее? Умел бы писать письма, которые доходят так, без почтового адреса?