За детство ответите

«— Воспитатели били меня палками, вешалками, нас ставили голышом на улицу, выливали на нас сок, кисель, отбирали еду. Вам могут сказать, что я плохо учился, но ты попробуй хорошо учиться, когда тебя утром избили за какую-то провинность, и ты идешь в школу и знаешь, что этот сотрудник придет на вторую смену, потому что она взяла подработку. У тебя нет цели обучаться — ты думаешь только о том, как пережить издевательства», говорит Александр в интервью журналу.

Ими не занимаются, не развивают, редко выводят гулять («а зачем им»), максимум обучения — это восьмой вид. «Клеить коробочки», если переводить на разговорный язык. А в целом обычно в документах стоит пометка вроде такой — «обучение нецелесообразно».

Во многих западных странах дети со сложностями умственного развития получают возможность жить с сопровождением кураторов, учиться, работать и быть самостоятельными. В России детей с такой отметкой, достигших 18 лет, перевозят, как дрова, в психоневрологический интернат для взрослых.
На дожитие.

За это вычитается плата из их пенсии по инвалидности, и доступа ни к чему своему уже нет. Недееспособен же! И голос судящегося за свою едва не отнятую свободу, и нарушенное право расти и учиться — бесценен.

У Александра получилось обойти систему и снять свой диагноз. Удается это единицам. При этом диагнозы стоят очень у многих, с самого раннего детства.

Выглядит вся история с диагнозом у ребенка чаще всего так. Ведет себя плохо, кричит, плачет, в ступоре? Какая разница, что это он может горевать по маме, семье, быть в ужасе и непонимании, куда и зачем его привезли — ведь в детских домах не объясняют детям ничего, им просто выдают койкоместо, велят жить по расписанию, и все, отныне он часть системы.

Чего это он орет да плачет, или вещами кидается, или молчит? Да идиот, наверное. Провести через комиссию, и пусть его там лечат специалисты. А то, что он от ужаса этой комиссии ни слова не скажет и на самый простейший вопрос не ответит, даже если и понял речь суровых женщин в белых халатах — какая разница.

Почему это происходит? По многим причинам, начиная от неграмотности сотрудников — ведь обучения персонала детских домов у нас до сих пор нет, и только будущие приемные мамы и папы проходят школу приемных родителей, а сотрудники никаких специальных знаний не получают и попросту не знают, как ребенок может вести себя в травме, в переживании горя.

Финансовые причины тоже играют роль. Содержание детского дома зависит от численности находящихся там детей и от того, есть ли у этих детей инвалидность. Психиатрическая, например.

Поставить диагноз в таких условиях легко. А вот снять его практически невозможно. За это нужно биться. Государство, однажды признавшее человека невменяемым, за свои слова держится цепко.

Наталья Степина, сотрудница Благотворительного фонда помощи детям-сиротам «Здесь и сейчас», в интервью «Русскому Репортеру»

Творящаяся в системе детских домов детская бесправность — тема отдельного огромного исследования, и именно сейчас эта бесправность и закрытость может сдвинуться. И это путь к изменениям.

Потому что в замкнутом пространстве власть провоцирует ощущение собственничества. Может быть даже поначалу хорошее, с добрыми побуждениями («я вам как мать»). Собственничество ведет к объективации. «Я знаю лучше, как им надо». Объективация ведет к насилию и к расчеловечиванию. «Жри, молчи, не лезь, бестолочь».

Она калечит и тех, кто в ней «на низах», детей, и тех, кто сверху. В роли директоров и врачей, уверенно считающих, что «этим детям» так нужно, им полезно храниться в закрытых отсеках, не учась и не развиваясь. Она калечит абсолютно всех. И она должна быть изменена.

Следующее заседание суда по делу Александра Смольникова состоится в конце сентября.

Фото: Getty images, vk.com