Типичная история: как гибнут жертвы домашнего насилия и почему они беззащитны

Столько в России жертв насилия в год. Это данные Росстата за 2011 год – тогда в нашей стране первый и последний раз был проведен опрос на государственном уровне. До подачи заявления большинство пострадавших не доходят, а в опросе «подвергались ли вы домашнему насилию разных видов – это физическое, сексуальное, психологическое и экономическое» они смогли ответить «да». В России 77 миллионов женщин, и 16 миллионов 450 тысяч – огромный процент. Это колоссальная цифра, она свидетельствует о том, что в России эпидемия домашнего насилия.

Когда пострадавшая от домашнего насилия приходит в полицию, она стремится обеспечить себе безопасность. Но в России нет инструментов защиты жертв. Нет института охранных ордеров, то есть запретительных мер для насильника: приближаться к жертве, угрожать ей, взламывать ее соцсети, запугивать родных, преследовать. Даже термина преследования в законодательстве нет! Наше законодательство действует только постфактум – когда уже есть уголовное деяние или правонарушение. То есть как минимум побои или «легкий вред здоровью». Например, по угрозе убийством, где реально есть только угрозы, обычно ничего не возбуждается в отношении насильника.

Если жертва в заявлении указывает побои, то по той самой знаменитой декриминализированной 116-й статье о побоях, где фигурируют «синяки, ссадины, кровоподтеки или без следов», насильнику грозит просто штраф. В среднем это 5 300 рублей. И часто штраф этот он платит деньгами самой пострадавшей, если она вкладывает свою зарплату в общий семейный бюджет. При этом административный арест вообще-то в статье есть и предполагает 15 суток. Но полиция и суды его практически не применяют и наказывают насильника штрафом, равным стоимости неправильной парковке в Москве.

После заявлений насильник часто звереет, и дело доходит до вреда здоровью или до трупа в деле. У нас на этой неделе (в конце апреля) уже два убийства девушек, которые находились на рабочем месте. Девушки заявляли в полицию. Их насильники по-прежнему могли к ним приближаться, так как у нас нет запрета на преследование. И вот они свободно пришли к ним на работу, один выстрелил в свою жертву, а другой ударил ножом в горло. Это типичная история. Отношение полиции к пострадавшим от домашнего насилия справедливо ассоциируется со знаменитой фразой Натальи Башкатовой, на тот момент лучшей участковой Орловской области:

Эту фразу она сказала Яне Савчук. Через час Наталья выезжала на труп Яны. И это происходит регулярно. Вот на выходных ко мне с просьбой о помощи обратилась женщина: «Алена, можете ли вы мне вызвать полицию? Я звоню, а они не приезжают». Живет она в Подмосковье. Я вызвала полицию, причем для этого потребовалось несколько раз повторить, что мы же не хотим добраться до случая Веры Пехтелевой, которую три с половиной часа убивал насильник, и соседям надо было вынести дверь, чтоб спасти Веру. Но когда они полтора часа дозванивались в полицию, та не предприняла никаких действий.

И я озвучивала всё это полиции, они говорили мне: «Да-да, не надо нам это повторять, мы в курсе». В итоге в адрес вышел участковый, который взял объяснение у пострадавшей и у насильника. А после визита участкового мне на мой мобильный звонит насильник, причем делает это из социальной сети пострадавшей. То есть он либо взломал, либо отобрал у нее телефон. И говорит: «Что вы лезете, зачем вы разрушаете семью? Приходила полиция, она полностью на моей стороне». Именно поэтому пострадавшие чаще всего не обращаются в полицию. Или полиция солидаризируется с насильником, или она в принципе не приезжает, или даже если она что-то предпринимает, то эффективных инструментов у полиции для обеспечения безопасности жертвы нет.

Шелтеров и убежищ недостаточно, и почти нет в маленьких городах. Причем если при общественных организациях убежища принимают всех, то у государственных шелтеров может существовать прописной ценз. Например, вы не попадете в московские Дубки, очень хорошее убежище для людей, пострадавших от насилия, если у вас нет московской регистрации. Хотя конечно, это незаконно – в Конституции сказано, что насилие недопустимо и все граждане России равны в правах, а это значит, что граждане России должны быть защищены в любых селах, городах и деревнях равноправно. А у нас, если человек приехал из Екатеринбурга, Самары, Барнаула, и ее здесь избил партнер, то она не защищена.

По статистике абсолютное большинство жертв насилия – женщины. Это связано с экономической незащищенностью женщин, с разницей в зарплатах, с отсутствием доступа к ресурсам, включая свободу воли позвонить в полицию. Поэтому мы говорим о женщинах как уязвимой группе. Хотя, разумеется, насильник не имеет пола, возраста, вероисповедания и матримониального статуса.

Насильник Валерии Володиной преследовал ее, избивал, перерезал ей тормоза машины. Она подавала заявление в полицию, он приходил туда, и полиция отвечала: «Да ну что вы, он вас просто любит. Он, как несчастный рыцарь, пытается вас завоевать». Валерии пришлось обращаться в Европейский суд по правам человека, чтобы признали, что она должна быть защищена государством от насилия. А любви в этом нет никакой. Отрубленные руки Маргариты Грачёвой – это проявление власти и контроля, а не любви. Ревность, которую проявляют насильники, основана на чувстве собственничества, когда у насильника отбирают его любимую игрушку, за счет которой он самоутверждается.

Его не существует. Из-за этого возникают сложности со статистикой – «эти феминистки и западные агенты преувеличивают, посмотрите на заявления».

Нужно введение охранных ордеров двух типов: полицейский, который полиция выдает на месте, и судебный, который выдается по решению суда. Оба ордера запрещают насильнику применять насилие, приближаться к жертве, забирать ее имущество, включая паспорт, телефон, компьютер, – всё, что они любят отбирать, чтобы шантажировать жертву; контакты с близкими лицами запрещают тоже.

Самое опасное время – когда жертва уходит от насильника, именно тогда и совершается огромное количество убийств. Вспомним дело Алены Машковой, в которую выстрелил из «сайги» Александр Машков, предварительно записав видео, что он не убийца, а просто у него дурная жена и он уже не знает, что с нею делать, чтобы она прекратила все на свете разрушать.

В этом случае жертва пишет заявление, и тогда её, а не насильника, защищает государство. А сейчас, например, повторные побои – это дело частного обвинения: то есть пострадавшая должна сама пойти в суд, сама нанять адвоката, сама собрать доказательства, сама доказывать суду, что она жертва. А рядом будет сидеть довольный насильник, которому за наши с вами налоги предоставляется бесплатный адвокат. Эту систему необходимо перевернуть, и необходимо, чтобы насильники знали, что вся мощь закона работает не на их стороне.

Публичное – это если соседи слышат крики, как бывает очень часто (и спасибо соседям за неравнодушие), но только на уровне закона сделать ничего не могут. Насильник открывает дверь и говорит: «У нас всё хорошо, что вы пришли?» Или вовсе не открывает. А если дверь не открывают и при этом нет подозрений, что там сейчас происходит террористический акт или не происходит насилие над ребенком – а оно регулируется другой статьей, 156-й, – то взламывать дверь нельзя. Вот убьют, потом приходите. Но задача всей государственной машины – это профилактика. Для этого мы и платим налоги.

Фото: Getty Images