«Тело не врёт»: как детские унижения становятся болезнями в взрослом возрасте

Основываясь на опыте психотерапии, Алис заключает: люди, с которыми жестоко обращались в детстве, не могут любить своих родителей, потому что все еще подсознательно боятся их. То, что мы обычно наблюдаем и интерпретируем как тёплые чувства, — скорее болезненная привязанность, страх и чувство долга, но не любовь. Жесткое воспитание негативно влияет на ощущение того, кто мы есть на самом деле, что мы чувствуем и что нам нужно, или даже полностью уничтожает наши ощущения. Алис основывается на биографиях известных людей и опыте собственных пациентов, чтобы показать:

Алис наглядно показывает, что некоторые представления о воспитании, которые до си пор считаются правильными, давно опровергнуты опытом. А для того, чтобы избавиться от депрессии и прийти к себе, нам нужен доступ к своим чувствам и к своему реальному опыту. Мы публикуем главы книги, в которой Алис разбирает феномен серийных убийств и тех, кто стал зависим от наркотиков, в свете их детского опыта.

Феноменом серийных убийц до недавнего времени занимались только профессионалы. Психиатрия слабо интересовалась детством преступников и считала их людьми, появившимися на свет с искаженными инстинктами. Кажется, появляется больше понимания. Статья в Le Monde от 8 июня 2003 года посвящена на редкость подробному рассказу о детстве преступника Патриса Алегре. Если учесть все подробности, становится понятно, почему мужчина изнасиловал и задушил так много женщин.

Чтобы понять, как человек позволяет себе жестокие убийства, не нужно ни сложных психологических теорий, ни предположений о врожденном зле, нужно просто погрузиться в атмосферу семьи подрастающего ребенка. Однако мы далеко не всегда можем это сделать, потому что родителей преступника в основном щадят и оправдывают. В статье Le Monde так описано детство, что не остается сомнений в том, что послужило основанием для преступной карьеры Алегре.

Патрис Алегре был старшим ребенком очень молодой супружеской пары, вообще не желавшей детей. Отец был полицейским, и Патрис рассказывал, что он приходил домой только для того, чтобы бить и ругать мальчика. Ребенок ненавидел отца и искал защиты у матери, которая якобы любила его и которой он преданно служил. Мать была проституткой и, помимо предполагаемой экспертом инцестной эксплуатации тела своего сына, нуждалась в мальчике еще и в качестве смотрителя при работе с клиентурой.

Ребенок должен был стоять у двери и сообщать в случае опасности (предположительно, это был приход разгневанного отца). Патрис рассказывал, что ему не всегда приходилось наблюдать за тем, что происходило в соседней комнате, но он не мог заткнуть уши и несказанно страдал от постоянных стонов матери, за участием которой в оральном сексе ему уже приходилось наблюдать в раннем детстве. Это зрелище вызывало у ребенка панический страх.

Часто в ребенке обнаруживается неиссякаемый потенциал, который в итоге делает его известным. Например, Эдгар Аллан По в итоге умер от опьянения, а Ги де Мопассан «переработал» свое трагическое, сложное детство в по меньшей мере трех сотнях произведений, но не сумел уберечься от психоза, как и его младший брат, и скончался в клинике в сорок два года.

Патрису Алегре не суждено было встретить того человека, кто вызволил бы его из ада и открыл глаза на преступления родителей. Его окружением был привычный с детства мир, в котором он утверждался и убегал от всемогущих родителей с помощью краж, наркотиков и насилия. На суде мужчина, вероятно, совершенно честно сказал, что не удовлетворял сексуальных потребностей во время изнасилований, реализуя только потребность во всемогуществе. Будем надеяться, что благодаря этим заявлениям суд поймет, с чем имеет дело.

Около тридцати лет назад один немецкий суд все же постановил кастрировать Юргена Барча, чью психику в детстве сломала мать. Суд надеялся хирургическим путем устранить его якобы слишком сильное сексуальное влечение к детям. Какой гротескный, бесчеловечный и невежественный поступок! Суды должны наконец взять на заметку, что в случае серийных убийств детей и женщин речь идет о потребности во всемогуществе некогда беспомощного ребенка. Здесь нет ничего общего с сексуальными потребностями, даже если бессилие вызвано инцестом.

Если присмотреться, станет видно, что каждый раз Алегре приходилось душить собственную мать. Но вряд ли он это понимал, ему нужны были новые жертвы. Он до сих пор утверждает, что любит свою мать. И поскольку он не нашел знающего свидетеля, который позволил бы ему желать смерти собственной матери, осознать и понять это желание, оно беспрестанно росло в нем и заставляло убивать других женщин вместо матери.

«Неужели все так просто?» — спросят многие психиатры. Да, я считаю, что это намного проще, чем научиться чтить своих родителей и при этом не чувствовать ненависти, которую они заслужили. Ненависть Патриса сама по себе никого бы не убила, если бы он испытал ее осознанно. Она подпитывалась от восхваляемой привязанности к матери, что и подтолкнуло мужчину к убийствам. Только от матери он мог ожидать спасения в детстве, потому что рядом с отцом постоянно находился в смертельной опасности.

Ребенок, попавший в такую ситуацию, создает иллюзию и цепляется за нее, за что в будущем заплатят его многочисленные жертвы. Чувства не способны убить: осознанное переживание разочарования в матери и даже желание задушить ее никого бы не лишило жизни. Именно подавление потребности, дистанцированность от всех негативных чувств, бессознательно направленных на нее, подтолкнули Алегре к преступлениям.

В детстве мне пришлось научиться подавлять ярость, гнев, боль и страх — естественные реакции на причиненный мне вред, потому что иначе грозило наказание. Позже, в школьные годы, я даже гордилась отточенным мастерством самообладания и сдержанности. Эту способность я считала добродетелью и хотела увидеть ее в своем первом ребенке. Только освободившись от этой позиции, я смогла понять страдания ребенка, которому запрещают адекватно реагировать на травмы и не позволяют справляться с эмоциями с помощью доброго окружения. Благодаря этому он смог бы ориентироваться в своих чувствах, а не бояться их.

К сожалению, многие люди были похожи на меня. Им в детстве не разрешалось показывать сильные эмоции, то есть переживать их, и они жаждали этого впоследствии. Некоторым удается обнаружить и испытать вытесненные эмоции на сеансах терапии, и позже они превращаются в осознанные чувства, которые можно понять из собственной истории и которых больше не нужно опасаться. Но другие отвергают этот путь, потому что не могут или не хотят поделиться с кем-то своим трагическим опытом.

В нынешнем обществе удовольствий они находятся среди себе подобных. Это хороший тон — не показывать чувства, если, конечно, речь не идет о чрезвычайных ситуациях и употреблении алкоголя и наркотиков. В противном случае над чувствами (чужими и собственными) нередко подшучивают. Ирония хорошо оплачивается в шоу-бизнесе и журналистике, поэтому на эффективном подавлении чувств даже можно неплохо заработать. В конце концов, если вы полностью потеряете доступ к себе и будете существовать только в маске, вы всегда можете обратиться к наркотикам, алкоголю и таблеткам, которыми изобилует рынок.

Но поскольку вызванные веществами эмоции искусственные и никак не связаны с настоящей историей организма, а их действие неизбежно ограничено по времени, каждый раз требуются большие дозы, чтобы залатать дыру, которую оставило детство. В статье Spiegel от 7 июля 2003 года один молодой человек, успешно работающий журналистом, в том числе для Spiegel, рассказывает о своей многолетней героиновой зависимости. Я процитирую лишь несколько отрывков из рассказа, честность и открытость которого очень тронули меня.

Употреблять наркотики ради креатива поощряется в некоторых профессиях. С помощью алкоголя, кокаина или героина стимулируют себя менеджеры, музыканты и другие медиазвезды. О своей зависимости и двойной жизни пишет известный журналист и хронический наркоман.

«За два дня до Рождества я попытался задушить подругу. В последнее время именно в Новый год моя жизнь выходила из строя. 15 лет я боролся с героиновой зависимостью, иногда более, иногда менее успешно. Я прошел десятки Традиционная мораль в терапии и знание тела 118 попыток детоксикации и два стационарных долгосрочных курса терапии. Несколько месяцев я ежедневно вводил себе героин, часто вместе с кокаином».

«В этот раз почти два года все было хорошо. Тем временем я писал для самых интересных газет страны и зарабатывал вполне прилично, а потому летом переехал в просторную квартиру в старом доме. И, пожалуй, самое главное, я снова влюбился. В тот вечер, незадолго до Рождества, тело моей подруги лежало на деревянном полу коридора и извивалось подо мной с моими руками на шее.

За несколько часов до этого я судорожно пытался спрятать эти руки, сидя в гостиничном номере на интервью с одним из самых известных режиссеров Германии. Незадолго до этого мне пришлось перейти к инъекциям через маленькие вены на тыльной стороне рук и на пальцах. Локтевые вены были совсем плохи. Кисти моих рук были похожи на лапы из фильма ужасов — распухшие, воспаленные, исколотые. Мне приходилось прятать их под свитерами с очень длинными рукавами. К счастью, была зима.

Режиссер был обладателем красивых тонких рук, которые постоянно пребывали в движении. Они играли с моим диктофоном, когда он размышлял. Этими руками он, казалось, создавал свой мир. Мне было трудно сосредоточиться на разговоре. Я прилетел на самолете и последний раз укололся много часов назад, перед вылетом. Провозить героин на самолете мне казалось делом слишком рискованным. Кроме того, я пытался контролировать потребление хотя бы частично, покупая только определенную дозу каждый день.

Поэтому к концу дня часто становилось тяжко. Я был беспокойным, страдал от потливости. Я хотел домой. Сейчас же. Мне было физически тяжело сосредоточить внимание на чем-то другом. Тем не менее интервью я выдержал. Если и было что-то, чего я боялся даже больше, чем мук отказа от наркотиков, это была мысль потерять работу. С 17 лет я мечтал зарабатывать деньги писательством. Мечта сбылась почти десять лет назад. Иногда мне казалось, что моя работа — это все, что мне осталось от жизни».

«Поэтому я цеплялся за работу. При каждом задании страх, что я не справлюсь, раздирал меня изнутри. Я сам не понимал, как мне удавалось выдерживать путешествия, проводить интервью, писать тексты. Итак, я сидел в этом гостиничном номере и разговаривал, пожираемый страхом неудачи, стыдом, ненавистью к себе и жаждой наркотиков. Все эти проклятые 45 минут. Тогда выдержал. Я смотрел, как режиссер жестами обрамляет фразы. Несколько часов спустя я смотрел, как мои руки сжимают горло подруги...»

Возможно, наркотику удается подавить страх и боль настолько, что человеку не приходится ощущать истинных чувств до тех пор, пока наркотик все еще действует. Но непрожитые эмоции проявляются с большей силой, когда действие наркотика ослабевает. Так было и с ним.

«Возвращение домой после интервью стало испытанием. Уже в такси меня вырубило, это был поверхностный, лихорадочный сон, из которого меня постоянно вырывало. Пленка холодного пота покрыла кожу. Мне казалось, что я пропущу свой рейс. Ждать еще часа полтора до следующей дозы казалось невыносимым. Я смотрел на часы каждые 90 секунд. Наркомания превращает время во врага. Ты ждешь. Постоянно, в бесконечном цикле повторения, снова и снова. Ждешь конца боли, своего дилера, следующей зарплаты, места в клинике или просто того, чтобы день кончился. Чтобы все это наконец кончилось.

После каждой дозы часы снова неумолимо настраиваются против тебя. Пожалуй, это самое подлое в наркомании — она делает тебя врагом всего и вся. Время, твое тело, которое привлекает к себе внимание только раздражающими потребностями, друзей и семью, чьи заботы ты не можешь развеять, мир, вечно предъявляющий требования, с которыми ты не справляешься. Ничто не упорядочивает жизнь с такой однозначностью, как зависимость. Она не оставляет места сомнениям, даже решениям. Довольство измеряется количеством доступных наркотиков. Наркомания регулирует мир.

В тот день я находился всего в нескольких сотнях километров от дома, но это казалось мне концом света. Дом — это там, где меня ждали наркотики. То, что я все-таки добрался до самолета, смогло лишь на короткое время обуздать беспокойство. Вылет затягивался, я снова ушел в забытье. Каждый раз, когда я открывал глаза и видел, что самолет все еще стоит на взлетной полосе, я был готов завыть. Абстиненция медленно вползала в конечности и вгрызалась в кости. Руки и ноги разрывало изнутри, словно мышцы и сухожилия были слишком короткими».

«В квартире меня ждала Моника. Во второй половине дня она была у нашего дилера, молодого чернокожего, и купила героин и кокаин. Деньги на это я дал ей перед вылетом. Это были наши очень личные сделки — я зарабатывал деньги, она шла добывать наркотики. Я ненавидел всех наркоманов, хотел как можно меньше пересекаться с ними. А на работе я, насколько это возможно, ограничивал контакты с редакторами до общения по электронной почте и факсу и подходил к телефону, только если сообщение на автоответчике уже нельзя было игнорировать. С друзьями я давно не разговаривал, мне все равно нечего было им сказать.

Как это часто бывало в последние недели, я часами сидел в ванной, пытаясь найти целую вену. Именно кокаин разрывает вены, бесчисленные уколы нестерильными шприцами доделывают остальное. Моя ванная выглядела как бойня: следы крови в раковине и на полу, засохшие капли на стенах и потолке. От симптомов отмены в тот день я более-менее избавился, сначала выкурив около грамма героина, — коричневый порошок испаряется с фольги, которую нагревают снизу, дым вдыхают как можно глубже.

Поскольку наркотику приходится проходить через легкие, эффект заставляет себя ждать несколько минут, а это целая вечность. Опьянение добирается до головы медленно и осторожно, спасительный кайф не наступает. Немного похоже на секс без оргазма. Кроме того, вдыхать было для меня испытанием. Я астматик: легкие вскоре начали хрипеть, каждый вдох причинял боль, как от удара ножом, вызывая тошноту и рвотные позывы.

С каждой тщетной попыткой ввести дозу беспокойство росло. Сознание наполняли образы, воспоминания о мгновениях экстаза невероятной интенсивности. Воспоминания о том, как я оценил гашиш в четырнадцать лет, который позволил мне не только слушать музыку, но и чувствовать ее всем телом. О том, как я стоял под ЛСД с открытым от изумления ртом перед пешеходным светофором, а смена цветов вызывала небольшие взрывы света в мозгу. Рядом были друзья, волшебным образом связанные со мной.

Воспоминания о том, как я впервые пустил дозу по вене, что захватило меня так же, как мой первый секс. Я был полон мыслей о том, как смесь героина и кокаина заставила все мои нервные клетки раскачиваться, пока я весь не начал вибрировать от возбужденного напряжения, словно какой-то огромный китайский гонг из плоти и костей. Не переставая я думал о смягчающем действии героина, своего рода «Ленора» для души, что окутывает тебя теплом, как чрево плод...»

Рассказчик хорошо описывает, с какой силой проявляются истинные потребности и чувства, когда наркотик ему недоступен. Однако подлинные чувства нехватки чего-то важного, чувства заброшенности и гнева порождают панику, так что с ними снова приходится бороться с помощью героина. В то же время организмом можно манипулировать с помощью наркотиков для «производства» желаемых положительных чувств. Этот же механизм задействован при потреблении легальных наркотиков, таких как психотропные препараты.

Хотя наркотик и дает эйфорию, стимулирующую творчество, подавленное в результате жестокого воспитания, организм не сможет переносить такое самоотчуждение всю жизнь. Мы видели на примере Кафки и других личностей, что творческая деятельность вроде литературы и живописи способна помочь человеку выжить. Но открыть доступ к подлинному источнику жизни, потерянному из-за жестокого обращения в детстве, она не в состоянии, если человек боится узнать свою историю.

ИменноАртюр Рембо выступает поразительным примером. Наркотики не смогли заменить душевную пищу, в которой он действительно нуждался, а тело не позволило обманывать себя в собственных чувствах. Но если бы он встретил человека, который помог бы ему полностью осознать разрушительное влияние матери, а не наказывать себя за это, жизнь поэта могла бы сложиться иначе. Таким образом, каждая попытка бегства проваливалась, и Рембо был вынужден снова и снова возвращаться к матери.

Жизнь Поля Верлена тоже закончилась рано. Он умер в пятьдесят один год в нищете, вроде как от наркомании и алкоголизма, растратив на это все свои деньги. Но внутренней причиной, как и у многих других, стало отсутствие осознания, покорность общепринятой заповеди, молчаливое потворство материнскому контролю и манипулированию (часто с помощью денег). В итоге Верлен, понадеявшийся в молодые годы обрести свободу с помощью наркотиков и таким образом явно манипулировавший собой, жил у женщин, возможно у проституток, которые давали ему деньги.

Не всегда наркотик избавляет человека от зависимости и материнского давления. Часто употребление легальных наркотиков (алкоголь, сигареты, медикаменты) — это попытка заполнить дыру, оставленную матерью. Ребенок не получил пищи, которую она должна была ему дать, и он не смог найти ее позже. В состоянии, свободном от наркотического опьянения, дыра ощущается буквально как физический голод, как голодный спазм в сжимающемся желудке.

Вероятно, фундамент наркомании закладывается в самом начале жизни, а значит, и фундамент булимии и других расстройств пищевого поведения возводится по тому же алгоритму. Организм отчетливо дает понять, что он отчаянно нуждался в чем-то (в прошлом), будучи крошечным существом, но его послание неправильно понимают до тех пор, пока эмоции остаются выключенными. Таким образом, нужду маленького ребенка ошибочно понимают как сегодняшнюю, и все попытки устранить ее в настоящем терпят неудачу. Для того чтобы удовлетворить сегодняшние потребности, они должны быть не связаны в бессознательном с потребностями из прошлого.